Суд над Бхагавад-гитой / Attempt to ban Bhagavad-gita

Вы допускаете шпаргалки на своих экзаменах?

Было время, я сомневался, можно ли ставить плохие оценки. Сначала было опасение: мол, если я поставлю заслуженную двойку или тройку, человек уйдет от меня с горьким осадком, и, вполне возможно, эту свою горечь он сохранит и в своем отношении к Церкви. Так что низкая оценка может оказаться антимиссионерским поступком. Мол, важнее, чтобы у студента осталось доброе впечатление студента от общения с православным миссионером. Потом понял, что это нечестно. На экзамене я - преподаватель, а не миссионер. С другой стороны, студенты сами очень быстро почувствуют фальшь. Получится, что я их пытаюсь подкупить отметками, как туземцев бусами, заманиваю их в Церковь “пятерками”. В общем, я решил быть обычным преподавателем. Я не ставлю “автоматом” пятерки и не заигрываю со студентами Порой у меня и православные юноши получают двойки – если они надеются “выплыть” на общей богословской эрудиции...

Мой курс все же слишком авторский. Поэтому я разрешаю пользоваться и шпаргалками и конспектами, и книгами. Студентам это все мало помогает. Достаточно задать один-два вопроса и становится ясно: понимает человек, что говорит или нет.

Часто ли вы встречаетесь с аудиторий, которой ваша лекция “до лампочки”?


Почти всегда с этого начинается. Но чтобы привлечь к себе внимание студентов, я в ладоши не хлопаю. Зато могу ударить по самолюбию. Например, заявить, что в вашем тьмутараканском университете не так уж часто выступают московские профессора. Напомнить, что я самый избалованный лектор России, и на моих лекциях слушатели нередко стоят в проходах и сидят на ступеньках. И вообще считайте мою лекцию инспекцией из Москвы: “Что такое ваш университет? Это ПТУ, купившее вывеску университета, или действительно учебное заведение высшего класса? Я не собираюсь тратить силы на то, чтобы заставлять вас меня слушать. Коль вам скучно, извольте выйти вон. Но после этого не считайте себя людьми науки”.

После такого вступления внимание всегда возрастает. Но при условии, если уже прошла часть лекции и хотя бы часть аудитории поняла, что здесь нечто иное, чем привычное им занудство или давление авторитетом. То есть этот аргумент работает только тогда, когда до него были предъявлены другие аргументы в пользу того, что наше общение стоит того, чтобы быть продолженным. Кстати, я с удивлением узнал, что в провинциальных университетах лектор, говорящий без бумажки, вообще воспринимается как чудо.

А самый интересный случай был, пожалуй, на историческом факультете Брестского университета. Похоже, преподаватели марксисты заранее настроили ребят устроить мне обструкцию и противостать “поповской пропаганде”. И по ходу лекции (а она была на вполне светскую тему о причинах научной революции 17-го века) постоянно звучали реплики из зала и перебивающие вопросы.

В конце концов я решил, что не буду являть собой пример “кроткого христианина”, резко сменил интонацию и сказал: “Значит так, ребята. Учить меня тому, что писал Маркс, не надо. Я окончил философский факультет МГУ с красным дипломом, и знаю Маркса лучше, чем вы”.

Сидящий рядом декан брестского истфака вдруг меняется в лице и спрашивает:

- Да-а? А в каком году вы оканчивали МГУ?

- В 1984.

- Кто у вас был завкафедрой?

- Новиков Михаил Петрович.

- А… Да, я его знаю… Это серьезный специалист... Пожалуйста, уважаемый коллега, продолжайте.

Всю студенческую фронду как рукой сняло.

О своем светском университетском образовании, о знакомствах в мире современных культурных и медийных элит имеет смысл упоминать ради того, чтобы во мне перестали видеть блаженненького инопланетянина, безнадежно затерявшегося в веках. То, что знаете вы, знаю и я. И ноутбук у меня есть, и мобильник, и свой сайт в Интернете. И новости рок-музыки я узнаю не из МузТВ, а когда в своей студии Юрий Шевчук ставит мне эскиз своей новой песни…. Но кроме этого я знаю нечто большее и могу вам это подарить. Слыша об этом, люди понимают, что Православие - это мир, в котором может жить и современный человек. Этот мир - для них, а не только для бабушек. А, значит, не надо откладывать свое вхождение в Церковь до выхода на пенсию по умственной инвалидности.

Некоторых людей смущает, что Вы в лекциях порой переходите на уличный сленг…

Это неправда. “Уличный сленг” — это мат, а вот именно этого вы от меня никогда не услышите. Я могу употребить слова не из уличного сленга, а из университетско-студенческого лексикона. Впрочем, лексикон разных социальных групп я могу использовать — когда и если передаю чужую речь, в цитате. И я всегда интонационно это подчеркиваю, что вот сейчас “играю”, передаю ход мыслей и речь не свою, а некоего “персонажа из жизни”.

От себя же я могу озвучивать лишь свой родной, студенческий лексикон. Есть, например, сложнейшая проблема взаимоотношений “малых” и “больших” народов, в частности, проблема русско-еврейских отношений. И в попытке пояснить еврейским олигархам и журналистам, что безопасность еврейской диаспоры в России зависит от того, насколько тепло, неоскорбленно, неограбленно будут чувствовать себя русские люди в своей стране, я могу сказать так: “Когда Гулливера “колбасило”, лилипутов “плющило””.

Но при этом, если нужно, я предупреждаю слушателей: “У меня есть право говорить так. У вас — нет. Вы сначала овладейте литературным русским языком, классическими нормами речи, а потом уже можно будет себе позволить диалектизмы. Десятиклассник не имеет права на “авторскую пунктуацию”. Солженицын — имеет такое право. Вот так и здесь. Я владею русским языком во всем разнообразии его стилей — от церковнославянского до студенческого. Поэтому и могу на минутку отступить в сторону от МХАТовского стандарта. Вот когда вы, дорогие мои студенты, будете в состоянии так же варьировать свои языковые средства, тогда при необходимости сможете идти моим путем. А пока — учите правила!”.

Мои критики просто плохо знают историю Церкви. Ну, скажите, может ли священнослужитель сказать “теперь кейфую”? К лицу ли это монаху? А епископу? А святому? А между тем, сказал так святитель Феофан Затворник.

Однако если и в самом деле кто-то смущен моими лекциями — у таких людей я прошу прощения. Прошу прощения, понимания, терпения и молитв.

Если уж перебирать претензии к Вам, то среди них будет и то, что порой в Ваших лекциях перебираются довольно откровенные сексуальные сюжеты…

Да уж… Боюсь, придется сказать, что у тех, кто с моих лекций выносит только это, у самих проблемы в этой сфере. На самом деле сексуальная тематика звучит у меня опять же только в цитатах. Если я пересказываю языческие мифы, которые активно используют сексуальный язык, то зачем же я буду смягчать их звучание? Современный человек слишком оглушен неоязыческой пропагандой. Подлинных языческих мифов он не знает, ибо знаком с ними по купированным ревизиям Куна. И пока ему не покажешь реальную гнусь язычества, он все твердит, что язычество — это “близость с природой”, а вот христианское отторжение от язычества — это фанатизм. Что ж — приходится дать людям понюхать языческие портянки.

О язычестве я считаю необходимым рассказывать побольше правды. Если эта правда гадка и пошла — это не мой грех. Слишком любят сегодня “интеллигентные люди” повздыхать о том, что было, мол, светлое язычество, проповедовавшее близость к природе, и было оно таким экологичным и эзотерическим, а вот потом появилось это страшное, изуверское и аскетическое христианство… Вот тут очень даже нужно напоминать людям языческие мифы не в их пересказе для детей, а в их реальном обличье: с развратом и мастурбациями, кастрациями и расчленениями трупов, с содомией и каннибализмом…

Поступая так, я следую примеру отцов (посмотрите “Панарий” святителя Епифания Кипрского и “О Граде Божием” блаженного Августина). Говоря о брачной жизни, “Августин не избегает подробностей, чуждых обычаям современной церковной кафедры и печати, но, очевидно, не казавшихся странными в то время и тому населению, для которого писал Августин”. В дореволюционных изданиях святых отцов нередко перевод прерывался, и какая-то часть текста воспроизводилась на языке оригинала — по-гречески или по-латыни — безо всякого перевода. Так от случайного взгляда прятали подробности древних упоминаний о человеческой физиологии. Сегодня “обычаи печати” снова изменились. Поэтому я считаю, что вполне можно вернуться к языку отцов.

И я буду это делать и впредь — ибо отвратить людей от язычества мне представляется более важным, нежели соблюсти благочестивую девственность слуха. Если отвращение к язычеству мои критики переносят на того, кто обличает эти языческие гнусности ,— значит, что-то ненормально с логикой у самих критиков. И не надо мне показывать слова апостола Павла о том, что блуд и всякая нечистота и любостяжание не должны даже именоваться у вас (Ефес. 5, 3). Апостол пишет о правилах внутрихристианской жизни и речи (“у вас”), а мне приходится обращаться к тем, которые отнюдь еще не являются “нашими”. Впрочем, если “Русь Православная” действительно желает, чтобы уши слушателей “не осквернялись всякой гадостью”, то пусть выступит против распространения в церковных лавках совершенно патологических брошюрок вроде “Лекарство от греха”.

А порой церковных людей смущает то, что в Ваших книгах и лекциях обильно цитируются не только святые отцы, но и совершенно светские авторы...

Факт то, что светские источники мною цитируются. Факт то, что кого-то это смущает. Но вина здесь на тех, кто смущается. Они слишком настроили себя на тотальную подозрительность и тотальное осуждение. Духовно здравый человек это оценил бы иначе. Например, так, как священномученик Иларион (Троицкий): “В сочинении автора буквально рядом стоят преподобный Иоанн Лествичник с В. В. Розановым, преподобный Симеон Новый Богослов и блаженный Августин с Мережковским. Он равно пользуется и житиями святых, и стихами поэтов, и беллетристическими произведениями, и даже рисунками юмористических журналов. Пред нами ярко выраженный тип духовного человека, всегда и всюду неразлучного с богословскими вопросами и интересами. Это тип — увы! — редкий даже и в духовной школе и тем более, конечно, ценный”.

Отец Андрей, за Вами закрепилась репутация миссионера нового времени — необычный стиль, смелость мысли, контакты с рокерами. Эта новизна раздражает некоторую часть, так сказать, консервативного духовенства. Иной раз Вас называют “попсой российского Православия”, иной раз “рационалистом”, “ревизионистом” и “еретиком”…

“Еретиком” меня называют газеты вроде “Русского вестника”, редактор которого в былые времена трудился в идеологическом отделе ЦК, а теперь почему-то решил говорить от лица Православной Церкви. Всерьез к этому относиться не стоит. Достаточно зайти в книжный магазинчик при редакции “Русского вестника”, чтобы убедиться в том, что чистота Православия этим людям: а) неизвестна, б) их не заботит. У них натерта и зудит националистическая мозоль. Между “русским язычеством” и “русским Православием” для них нет различия. Рекламно-языческие издания представлены у них в весьма обильном ассортименте. Более обильны в этом магазине разве что газетки и брошюрки с руганью в адрес Русской Православной Церкви (от имени всевозможных самостийных “катакомбников”).

Уровень их знакомства с Православием, которое они якобы защищают от моих “ересей”, хорошо виден из статьи в “Русском вестнике”, вышедшей в марте 2004 года: “Далее отец диакон долго говорит о разногласиях православных и католиков, которых, якобы, вовсе и нет. И апофеозом его лекции прозвучала фраза: “По сути, все мы с вами являемся православными католиками” (!!!). Эта фраза-слоган прозвучала в самом конце — значит, и студенты, и слушатели “Радонежа” запомнят ее крепко-накрепко. Оставляю сие без комментария и анализа”.

А зря псевдобогословы из “РВ” отказались от анализа. Я всего лишь напомнил официальное название нашей Церкви в XIX веке: “Российская Греко-Кафолическая Православная Церковь”. Катехизис святителя Филарета Московского, который изучают в любой церковно-приходской школе, называется “Пространный христианский катихизис Православныя Кафолическия Восточныя Церкве”. И там мы читаем: “Вопрос. Какое важное преимущество имеет Кафолическая Церковь? Ответ: Ей собственно принадлежат высокие обетования, что врата адовы не одолеют ее ”.

Что означает слово “кафолический” (в другой транскрипции: “католический”)? — Вселенский, повсеместный, соборный. Да, мы — католики. Мы — Вселенская Церковь, а не латинские раскольники. Ни один из тех атрибутов Церкви, что перечислены в Символе веры, мы не можем уступить кому-то. Именно Православная Церковь и единая, и Святая, и Кафолическая, и Апостольская. И если какие-нибудь харизматы свой кружок называют “апостольской церковью”, это еще не повод нам самим гнушаться этого нашего славного имени. Так что полезен, полезен анализ.

Рационалист и критик я только при анализе нашей современной церковной жизни. Все, что несет с собою церковное православное Предание,— я приемлю и умом, и сердцем. Просто вот этому голосу Предания я доверяю больше, чем модным листовкам и видениям. Сравнить же свидетельства Предания с новыми феноменами, пробующими проторгнуться в церковную жизнь,— это уже работа рациональная. Сначала, впрочем, все равно это дело вкуса: при знакомстве с очередной новизной прежде рождается вкусовое ощущение — “не то”, ну, а затем уже это ощущение богослову просто надлежит облечь в аргументы.

“Ревизионист” я по отношению к своему атеистическому прошлому. Те свои взгляды я действительно пересмотрел. Да, мое переживание Православия отличается от переживания традиционно церковных людей. Для меня вера — это обретение, а не наследие. Одно дело: человек из священнической семьи, потомственный, у него где-то даже глаза замылились, ему что-то приелось, поскушнело. Я ревизионист в том смысле, что до сих пор умею радоваться и открывать для себя глубину церковной традиции. До сих пор нахожу что-то новое, неожиданное и радуюсь.

Что касается “попсы” — в этом тоже есть своя правда. Попса — то, что популярно. А что — Православие должно быть элитарно, эзотерично?

И разве проповедь приходского батюшки, что-то в сотый раз разжевывающего для бабушек,— не “попса”, не упрощение? Почему приспособлять православную проповедь к уровню бабушек считается нормальным, а попытка вести тот же, по сути, разговор на языке студенчества считается предосудительным?